Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]
— Куда ты едешь?
При этом вопросе Глаза гиганта вспыхнули, а голос зажурчал подобно весенней воде, сбегающей со скал, когда он ответил:
— Мой пункт назначения? Есть ли такой мудрец, который знает свою цель в жизни? Но я должен… Нет, это чересчур длинная история, а времени в обрез. Я направляюсь в Колыбель Лордов, как вы, люди, называете это место.
Все еще колеблясь, Этьеран спросила:
— Как тебя зовут?
— Это другая длинная история, — ответил Гигант и повторил: — Что у вас случилось?
Но Этьеран настойчиво, с каким-то тупым упорством спросила:
— Твое имя?
Из-под огромных бровей Гиганта вновь сверкнула молния.
— Имена заключают в себе силу. Я не хочу, чтобы ко мне взывал о помощи кто-нибудь кроме друзей.
— Твое имя! — прорычала Этьеран.
Мгновение Гигант в нерешительности колебался. Потом сказал:
— Хорошо. Хотя мое поручение не из легких, я отвечу во имя лояльности между твоим и моим народами. Словом, меня зовут Соленое Сердце Преследующий Море.
В этот же миг какое-то сопротивление, какая-то ненависть к своему решению рассыпалась в Этьеран, словно потерпев, наконец, поражение от доверия Гиганта. Она вскинула голову, и Кавинант с Гигантом смогли увидеть ее глаза, полные мрачных раздумий. За этим последовал приветственный салют.
— Пусть будет так, Соленое Сердце Преследующий Море, горбрат и посол Гигантов, я заклинаю тебя силой твоего имени и великим обетом доверия, данным Дэймлоном, Другом Гигантов, и твоим народом, взять с собой этого человека, Томаса Кавинанта Неверующего, чужака в Стране, и доставить его в целости и сохранности в Совет Лордов. Он несет послание к Совету от Смотровой Кевина. Храни его как зеницу ока, горбрат. Я дальше идти не могу.
— Что? — Кавинант не верил своим ушам и едва не запротестовал вслух: — И отказаться от своей мести? — Однако он сдержался и терпеливо стал ждать, когда она пояснит свое решение.
— Ах, быстро же это у тебя получается — взывать к таким светлым именам, — мягко произнес Гигант. — Я принял бы твою просьбу, даже если бы ты их и не упомянула. Но я настоятельно тебе рекомендую присоединиться к нам. В Колыбели Лордов есть редкие лекарства. Отчего бы тебе не поехать? Те, кто тебя ждет, наверное, не стали бы возражать против подобного путешествия, во всяком случае, если бы могли видеть тебя так, как я вижу сейчас.
Горечь скривила губы Этьеран.
— А ты видел новую луну? Вот что вышло из моего последнего желания найти исцеление.
По мере того, как она продолжала, голос ее становился серым от презрения к себе.
— Моя просьба к тебе бесполезна. Я уже обрекла все дело на неудачу. С тех пор, как я стала проводником этого человека, во всем, что бы я ни выбирала, было зло, такое зло… — Она поперхнулась от нахлынувшей желчи воспоминаний и вынуждена была судорожно сглотнуть прежде, чем продолжить:
— Поскольку моя тропа привела вас чересчур близко к Горе Грома. Ты обогнул это место. Ты должен был видеть зло, действующее там.
Гигант ответил сдержанно:
— Я видел.
— Мы занялись исследованием этого зла вместо того, чтобы пересекать центральные равнины. И теперь уже слишком поздно для кого бы то ни было. Он… Серый Убийца вернулся. Я выбрала этот путь, поскольку искала исцеление для самой себя. Что будет с Лордами, когда я попрошу их помочь мне теперь?
И отказаться от своей мести? Кавинанта это удивляло. Он не мог этого понять. Повернувшись всем корпусом к Этьеран, он принялся внимательно рассматривать ее лицо, пытаясь увидеть ее здоровье, ее дух.
Она выглядела так, словно была поражена какой-то разрушительной болезнью. Черты ее лица стали тоньше и заострились; ее лучистые глаза затянула темная пелена; губы ее были бескровны. А лоб прямо посередине пересекала глубокая вертикальная складка, словно трещина в черепе — результат непроходящего отчаяния. Лицо это также выражало безмерное личное горе и тот вред, который она наносила себе, пряча это горе глубоко в душе.
Наконец Кавинант ясно увидел моральную борьбу, овладевшую Этьеран, тройной конфликт между ее отвращением к нему, ее страхом за Страну и ее презрением к собственной слабости, борьбу, которая выматывает ее, превращая в жалкое существо. Это зрелище заставило сердце Кавинанта сжаться от стыда, а его самого — опустить глаза. Не отдавая себе отчета, он прикоснулся к ней рукой и произнес:
— Не сдавайся!
— Сдаваться? — злобно выдохнула она, попятившись от него. — Если бы я сдалась, то заколола бы тебя прямо здесь же, где ты сейчас стоишь!
Внезапно она сунула руку в складки своей одежды и вытащила оттуда каменный нож, похожий на тот, который потерял Кавинант. Размахивая им, она прошептала:
— Со времени празднования… С того самого момента, когда ты позволил духам умереть… Этот клинок жаждет твоей крови. Другие преступления я еще могла бы пока забыть. Я говорю за себя. Но это!.. Позволить подобное осквернение!..
Она яростно вонзила нож в землю, так что он по самую рукоятку ушел в торф у самых ног Кавинанта.
— Берегись! — воскликнула она, и в то же мгновение голос ее внезапно стал спокойным и бесстрастным. — Я ранила землю вместо тебя. Все правильно. С тех пор, как ты появился в стране, я кроме этого мало что сделала.
Теперь слушай мое последнее слово, Неверующий. Я отпускаю тебя, поскольку эти решения возникают помимо моей воли. Я не стану навязывать свои желания единственной надежде Страны, — поскольку эта надежда бесплодна. Помни о том, что я удержала свою руку. Я сдержала клятву.
— Разве? — спросил Кавинант, движимый сложным импульсом симпатии и безымянного гнева.
Дрожащим пальцем она указала на нож.
— Я не повредила тебе. Я доставила тебя сюда.
— Ты повредила самой себе.
— Такова моя клятва, — глухо произнесла она. — Теперь прощай. Когда ты благополучно вернешься в свой мир, помни, что такое зло.
Кавинант хотел протестовать, спорить, но ее волнение передалось ему, и он промолчал перед силой ее решимости. Повинуясь молчаливому приказу ее взгляда, он нагнулся и вытащил нож из травы. Лезвие легко подалось. Кавинант почти ожидал, что из «раны» в земле пойдет кровь, но густая трава сомкнулась над разрезом, полностью скрыв его, как будто его и не было. Кавинант бессознательно попробовал лезвие пальцем и ощутил его остроту.
Когда он вновь поднял глаза, то увидел, что Этьеран уже взбирается вверх по холму, уходя все дальше от них и двигаясь неверным шагом калеки.
«Это неправильно! — хотел крикнуть он ей вслед. — Пожалей меня, посочувствуй мне! — Но язык отказывался повиноваться. Охваченный болью ее отречения, он не мог говорить. — По крайней мере прости меня». Напряженность мускулов лица навела его на отвратительную мысль, что он ухмыляется.
